Опера Петра Чайковского «Пиковая дама» в Комической опере Берлина
«Гори, гори ясно, чтобы не погаснуть. Раз, два, три». Опера Петра Чайковского «Пиковая дама» начинается с хора маленьких девочек. Чуть позже мальчики подражают военным. Таким образом, опера начинается с отработки социальных ролей: девочки как хранительницы домашнего очага, мальчики как солдаты. Оперой также заканчивается игра — карточная игра. Немецкий офицер Германн проиграл и убивает себя. Перед этим он пел: «Что наша жизнь? Игра». Произведение охватывает пространство между детской игрой и карточной игрой. В середине есть игра в игре — пасторальное интермеццо в духе Моцарта. Жизнь как игра, в которой каждый должен найти свою роль — вот о чем, судя по архитектуре, идет речь в «Пиковой даме».
Что же делает режиссер Тило Райнхардт в своей постановке в Комической опере Берлина? Он первым делом вычеркивает детский хор. Его интересует не архитектура и форма, а психология. Германн у него фанатик порядка и жалкое ничтожество. Он не справляется с рискованным образом жизни нуворишей-русских после распада коммунизма. А потом еще и влюбляется в модную Лизу, невесту князя Елецкого. Германн сходит с ума. Для Райнхардта «Пиковая дама» — это музыкальное описание психоза. Он даже показывает расщепление личности Германна через дублирование актера. Вокруг, в вестибюле отеля, цвета линкора и бронетранспортера (сценография: Пауль Цоллер), кишит безжалостная шикерия капитализма развлечений. В пасторальной игре высмеивается коммунизм: Дафнис и Хлоя выстраиваются, держа серп и молот в руках, в статую Веры Мухиной «Рабочий и колхозница» 1937 года. Симпатичными этих капиталистов не назовешь. В последней сцене они даже насилуют Лизу, которая — в отличие от версии Чайковского — не бросилась в воду. Злые люди, по-настоящему злые люди.
Однако Чайковский спрашивает вовсе не о добре и зле, а о счастье и несчастье. Потому что он трагик. Он сочувствует несчастным, но также уважает твердые формы. Когда он различает музыку души и общества, последняя не является фальшивой. Моцарт был для Чайковского идеалом соответствия души и формы. Формы обеспечивают защиту и опору. Вопрос о смысле таких форм далек от Райнхардта. Вместо этого — критика и психология. В психологии, однако, Райнхардт, как и поющие артисты в Комической опере, довольно хорош. Напряжение между персонажами велико, каждый шаг, каждый взгляд продуман, и все это настоящий музыкальный театр, а не костюмированный концерт.
В вокальном плане заслуживают внимания небольшие роли: Томас Эбенштайн в роли Чекалинского, Ян Мартиник в роли Сурина обладают легкими, элегантными и четко декламирующими голосами. Каролина Гумос в роли Полины покоряет стройным, но тепло сияющим альтом и высокой разборчивостью текста. Кор-Ян Дюсселье в роли Германна демонстрирует удивительно хорошую игру иррационального апатии. Лизу Орлы Бойлан можно было бы представить менее драматичной, хотя и имеет смысл, когда в ее голосе, как здесь, слышны внутреннее нервное напряжение, душевная измученность.
Конечно, звездой вечера является Аня Силья в роли старой Графини. Она упивается своими воспоминаниями о московской Венере из Парижа, словно дива из книжки с картинками. И то, как она, смесь Марлен Дитрих и Жюльетт Греко, выходит из своего платья с пайетками и поет ту французскую песню, которую Чайковский позаимствовал у Андре Гретри — это надо видеть и слышать. «Услада имеет собственный ужас, и все имеет смерть», — говорится у Эйхендорфа. Услада, ужас, смерть — Аня Силья здесь жутко великолепно попадает в точку.
В качестве дирижера за несколько дней до премьеры экстренно заменил Александр Ведерников, музыкальный руководитель Московского Большого театра. Счастливый случай. Потому что Ведерников обладает спокойствием, осмотрительностью, знанием и вкусом. Точность уже давно является сильной стороной оркестра Комической оперы. Теперь к этому добавляются сдержанность и деликатность. В деревянных духовых инструментах слышно, что определенная артикуляция не обязательно должна быть сверхчеткой. Шуршание майской ночи во второй картине у струнных и арфы само по себе стоит того, чтобы посетить эту постановку, которая в сценическом плане слишком часто путает дух со злобой дня, но в музыкальном плане способна захватить в плен вдали от всякой спешки и истерии.
Source.
«Гори, гори ясно, чтобы не погаснуть. Раз, два, три». Опера Петра Чайковского «Пиковая дама» начинается с хора маленьких девочек. Чуть позже мальчики подражают военным. Таким образом, опера начинается с отработки социальных ролей: девочки как хранительницы домашнего очага, мальчики как солдаты. Оперой также заканчивается игра — карточная игра. Немецкий офицер Германн проиграл и убивает себя. Перед этим он пел: «Что наша жизнь? Игра». Произведение охватывает пространство между детской игрой и карточной игрой. В середине есть игра в игре — пасторальное интермеццо в духе Моцарта. Жизнь как игра, в которой каждый должен найти свою роль — вот о чем, судя по архитектуре, идет речь в «Пиковой даме».
Что же делает режиссер Тило Райнхардт в своей постановке в Комической опере Берлина? Он первым делом вычеркивает детский хор. Его интересует не архитектура и форма, а психология. Германн у него фанатик порядка и жалкое ничтожество. Он не справляется с рискованным образом жизни нуворишей-русских после распада коммунизма. А потом еще и влюбляется в модную Лизу, невесту князя Елецкого. Германн сходит с ума. Для Райнхардта «Пиковая дама» — это музыкальное описание психоза. Он даже показывает расщепление личности Германна через дублирование актера. Вокруг, в вестибюле отеля, цвета линкора и бронетранспортера (сценография: Пауль Цоллер), кишит безжалостная шикерия капитализма развлечений. В пасторальной игре высмеивается коммунизм: Дафнис и Хлоя выстраиваются, держа серп и молот в руках, в статую Веры Мухиной «Рабочий и колхозница» 1937 года. Симпатичными этих капиталистов не назовешь. В последней сцене они даже насилуют Лизу, которая — в отличие от версии Чайковского — не бросилась в воду. Злые люди, по-настоящему злые люди.
Однако Чайковский спрашивает вовсе не о добре и зле, а о счастье и несчастье. Потому что он трагик. Он сочувствует несчастным, но также уважает твердые формы. Когда он различает музыку души и общества, последняя не является фальшивой. Моцарт был для Чайковского идеалом соответствия души и формы. Формы обеспечивают защиту и опору. Вопрос о смысле таких форм далек от Райнхардта. Вместо этого — критика и психология. В психологии, однако, Райнхардт, как и поющие артисты в Комической опере, довольно хорош. Напряжение между персонажами велико, каждый шаг, каждый взгляд продуман, и все это настоящий музыкальный театр, а не костюмированный концерт.
В вокальном плане заслуживают внимания небольшие роли: Томас Эбенштайн в роли Чекалинского, Ян Мартиник в роли Сурина обладают легкими, элегантными и четко декламирующими голосами. Каролина Гумос в роли Полины покоряет стройным, но тепло сияющим альтом и высокой разборчивостью текста. Кор-Ян Дюсселье в роли Германна демонстрирует удивительно хорошую игру иррационального апатии. Лизу Орлы Бойлан можно было бы представить менее драматичной, хотя и имеет смысл, когда в ее голосе, как здесь, слышны внутреннее нервное напряжение, душевная измученность.
Конечно, звездой вечера является Аня Силья в роли старой Графини. Она упивается своими воспоминаниями о московской Венере из Парижа, словно дива из книжки с картинками. И то, как она, смесь Марлен Дитрих и Жюльетт Греко, выходит из своего платья с пайетками и поет ту французскую песню, которую Чайковский позаимствовал у Андре Гретри — это надо видеть и слышать. «Услада имеет собственный ужас, и все имеет смерть», — говорится у Эйхендорфа. Услада, ужас, смерть — Аня Силья здесь жутко великолепно попадает в точку.
В качестве дирижера за несколько дней до премьеры экстренно заменил Александр Ведерников, музыкальный руководитель Московского Большого театра. Счастливый случай. Потому что Ведерников обладает спокойствием, осмотрительностью, знанием и вкусом. Точность уже давно является сильной стороной оркестра Комической оперы. Теперь к этому добавляются сдержанность и деликатность. В деревянных духовых инструментах слышно, что определенная артикуляция не обязательно должна быть сверхчеткой. Шуршание майской ночи во второй картине у струнных и арфы само по себе стоит того, чтобы посетить эту постановку, которая в сценическом плане слишком часто путает дух со злобой дня, но в музыкальном плане способна захватить в плен вдали от всякой спешки и истерии.
Source.
Ян БРАХМАН, Frankfurter Allgemeine Zeitung, 28 января 2009 г.
Симпатичными этих капиталистов не назовешь
