Власти Большого театра могут говорить что угодно, призывая поверить, что две оперные премьеры — "Сила судьбы" и "Адриенна Лекуврер" — у них уже в этом сезоне состоялись. Но это были взятые в аренду спектакли, а значит, — в соответствии с отечественным менталитетом — "не свои, не настоящие". "Хованщина", премьерные показы которой начинаются в пятницу, — из другой весовой категории. Тут все по-честному: и постановка — своя, и название — знакомое. Кроме того, оно еще и знаковое. И именно это обстоятельство делает проект сколь амбициозным, столь и рискованным.
Наверное, есть оперы, способные поспорить с "Хованщиной" туманностью своего смысла. Но вряд ли найдется еще одна, которая столь непостижимым образом совмещает эту туманность с бесспорной философской глубиной. Совершенно очевидно, что в опере, которая начинается с доноса и заканчивается массовым самоубийством, речь идет об очень серьезных вещах. Но о каких именно, с чьих позиций изложенных, и вообще кто прав, кто виноват и что делать — этого в ней не поймешь.
"Хованщина" — птица-феникс. Само название, происходящее от комментария Петра Первого по поводу раскрытого им заговора князей Хованских, темно и бесформенно. "Хованщина" не интерпретирует и не анализирует пресловутую загадочную душу русского народа, а сама является непосредственным выражением этой самой души. Несложно себе представить, какие обязательства эта опера накладывает на любого, кто решается с ней иметь дело.
Таких за последние полвека в Большом театре было немного. В 50-е годы — постановка Баратова-Голованова-Федоровского в стиле "большой сталинской оперы" (редакция Римского-Корсакова). В 90-е — спектакль Ростроповича-Покровского с постперестроечным покаянным пафосом (редакция Шостаковича). Теперь, в завершение своего первого сезона в Большом, "Хованщину" ставит молодой главный дирижер Александр Ведерников, старающийся затронуть в опере про церковный раскол актуальные для нашего времени струны. "Хованщина" — открытая система, — эффектно заявляет Ведерников, — конфликт в ней не разрешается, и в этом — ее большой авангардный смысл".
Пока рано говорить о том, насколько этапной получилась эта постановка у художника Вячеслава Окунева (скорее традиционалиста), режиссера Юрия Александрова (скорее модерниста) и певческой команды, в которой есть и свежие поступления (Валерий Гильманов, Михаил Губский, Михаил Урусов), и непременный харизматический бас Большого — Владимир Маторин.
Но что уже можно обсуждать, так это выбор редакции, который в данном случае является вполне концептуальной проблемой. Свою оперу Мусоргский не окончил, и с тех пор многие композиторы (включая Равеля и Стравинского) пытались исправить его гениальную оплошность. Наиболее употребимых редакций у "Хованщины" две — Римского-Корсакова и Шостаковича. Первую любила советская власть, поэтому в последнее время моднее была вторая. Ведерников выбрал немодного Римского-Корсакова, заявив, что просто его до сих пор по-настоящему никто не понимал. Что на самом деле "Голованов подверг эту редакцию в 50-е основательной ревизии, переделал оркестровку под шикарный сталинский стиль, в то время как исконная партитура Римского-Корсакова — проста, аскетична, сурова и, видимо, наиболее соответствует тому, что имел в виду Мусоргский". Сегодня решится, насколько то, что сделали Ведерников с Александровым, соответствует нашему времени.
Source.
Наверное, есть оперы, способные поспорить с "Хованщиной" туманностью своего смысла. Но вряд ли найдется еще одна, которая столь непостижимым образом совмещает эту туманность с бесспорной философской глубиной. Совершенно очевидно, что в опере, которая начинается с доноса и заканчивается массовым самоубийством, речь идет об очень серьезных вещах. Но о каких именно, с чьих позиций изложенных, и вообще кто прав, кто виноват и что делать — этого в ней не поймешь.
"Хованщина" — птица-феникс. Само название, происходящее от комментария Петра Первого по поводу раскрытого им заговора князей Хованских, темно и бесформенно. "Хованщина" не интерпретирует и не анализирует пресловутую загадочную душу русского народа, а сама является непосредственным выражением этой самой души. Несложно себе представить, какие обязательства эта опера накладывает на любого, кто решается с ней иметь дело.
Таких за последние полвека в Большом театре было немного. В 50-е годы — постановка Баратова-Голованова-Федоровского в стиле "большой сталинской оперы" (редакция Римского-Корсакова). В 90-е — спектакль Ростроповича-Покровского с постперестроечным покаянным пафосом (редакция Шостаковича). Теперь, в завершение своего первого сезона в Большом, "Хованщину" ставит молодой главный дирижер Александр Ведерников, старающийся затронуть в опере про церковный раскол актуальные для нашего времени струны. "Хованщина" — открытая система, — эффектно заявляет Ведерников, — конфликт в ней не разрешается, и в этом — ее большой авангардный смысл".
Пока рано говорить о том, насколько этапной получилась эта постановка у художника Вячеслава Окунева (скорее традиционалиста), режиссера Юрия Александрова (скорее модерниста) и певческой команды, в которой есть и свежие поступления (Валерий Гильманов, Михаил Губский, Михаил Урусов), и непременный харизматический бас Большого — Владимир Маторин.
Но что уже можно обсуждать, так это выбор редакции, который в данном случае является вполне концептуальной проблемой. Свою оперу Мусоргский не окончил, и с тех пор многие композиторы (включая Равеля и Стравинского) пытались исправить его гениальную оплошность. Наиболее употребимых редакций у "Хованщины" две — Римского-Корсакова и Шостаковича. Первую любила советская власть, поэтому в последнее время моднее была вторая. Ведерников выбрал немодного Римского-Корсакова, заявив, что просто его до сих пор по-настоящему никто не понимал. Что на самом деле "Голованов подверг эту редакцию в 50-е основательной ревизии, переделал оркестровку под шикарный сталинский стиль, в то время как исконная партитура Римского-Корсакова — проста, аскетична, сурова и, видимо, наиболее соответствует тому, что имел в виду Мусоргский". Сегодня решится, насколько то, что сделали Ведерников с Александровым, соответствует нашему времени.
Source.
Судный день
Екатерина БИРЮКОВА,
"Известия". 7 июня 2002 г.
"Известия". 7 июня 2002 г.
