Большой театр России потрясла громкая отставка. Пост музыкального руководителя – главного дирижера покинул Александр Ведерников, занимавший эту должность с июня 2001-го по июль 2009 года, что является рекордом долгожительства в новейшей истории Большого.
Своим уходом дирижер усилил ощущение неблагополучия вокруг первого театра страны.
— Вы помните, ради чего приходили в Большой театр восемь лет назад?
— Разные были побуждения. Но мысль, что от такой должности не отказываются, была последней.
— Лукавите…
— Ничего подобного. Почему я должен был обязательно испытывать восторг? Когда приходишь в театр, в котором практически ничего не работает как должно, зачем раздувать щеки и взывать к исторической памяти?
Ну, например, был Рахманинов в Большом театре. Два года выдержал и ушел. Я не измеряю свою жизнь этапами карьерного роста.
— А в чем вы измеряете?
— В том, чем мне интересно заниматься с точки зрения творчества. Но, к сожалению, выяснилось, что Большой театр не обладает никакими чертами творческой организации.
— На выяснение сего прискорбного факта вам потребовалось столько лет?
— Да. Потому что можно и не обладая чертами творческой организации делать какие-то хорошие вещи. И это мне в определенной степени все-таки удалось.
Например, сделать театр намного более открытым, инкорпорированным в международный контекст. Добиться, чтобы в Большом выступали не только те, у кого там лежит трудовая книжка.
Но изменить в целом природу Большого театра, увы, не вышло. Это, как выяснилось, затрагивает слишком значительный спектр интересов.
— Чьих?
— Тех, кто руководит Большим театром, распоряжаясь мощными финансовыми потоками. В принципе, у генерального директора и не должно быть творческих инстинктов. У него должен быть четкий, правильный инстинкт разделения власти.
— Что вы вкладываете в понятие “правильный”?
— “Правильный” – это когда гендиректор в творческие вопросы не вмешивается. Вот и все.
В первой половине срока, что я занимал должность музыкального руководителя, наши задачи с дирекцией совпадали, но дальше они разошлись. Думаю, всем руководителям больших корпораций, допущенным до денег, свойственно “окукливание”.
— В какой момент ваши разногласия с гендиректором Анатолием Иксановым стали непреодолимыми?
— С идеи администрации предложить Юрию Темирканову пост главного приглашенного дирижера Большого театра. Со мной об этом никто даже не счел нужным посоветоваться.
Как показала практика, затея была выморочная. Я меньше всего хочу бросить камень в Темирканова. Он замечательный музыкант, но всего, чего хотел, он уже давно добился.
Дирекция сделала сколь громкий, столь и бессмысленный пиар-ход, вместо того чтобы продолжать реформирование коллективов театра.
— Как именно реформировать?
— Когда я пришел в Большой театр, нужно было срочно омолаживать хор и оркестр, чтобы придать им сообразный задачам творческий уровень. Это оказалось крайне сложно и получилось не сразу – года через четыре. Пришлось многих людей просто увольнять за профнепригодность.
— Говорят, один оркестрант из-за этого покончил с собой…
— Это не так. Человек, которого передвинули со второго пульта на пятый, принялся ходить по судам и фатально подорвал здоровье.
Но после того как нам удалось довести и хор, и оркестр до хороших кондиций, нужно было немедля переходить к реформированию оперной труппы. Здесь наступил полный ступор, так как гендиректор был совершенно не готов к дальнейшим шагам.
— К каким именно?
— Я считаю, что Большому нужно было переходить на систему формирования оперной труппы, сравнимую с той, что практикуют La Scala, Covent Garden или Metropolitan. Пора отказаться от неконкурентоспособного советского штатного принципа набора солистов.
Хорошему певцу нет никакого смысла числиться в штате. Это только оковы. Лучшие солисты Большого театра, у которых много работы по миру, редко появляются на его сцене, рассматривая театр прежде всего как хранилище своей трудовой книжки.
Но оказалось, что никакой концепции развития администрации не нужно. Можно просто тупо из года в год играть одни и те же спектакли. Главное, чтобы все было тихо и спокойно.
Несмотря на мои отчаянные попытки, мне не удалось избавить афишу от такой “доисторической” рухляди, как “Иоланта” или “Царская невеста”. Делать одну-две премьеры в сезон непозволительно мало. С таким энтузиазмом можно лишь выпускать ботики “прощай, молодость”, а не работать в театре.
— Но ведь на дворе финансовый кризис. Нет денег, наверное?
— Ни у кого нет денег на постановки. И при этом никто ни с кем не кооперируется – это нормально? Страдает прежде всего зритель.
Иксанов постоянно мне говорил: “Зачем нам все эти кооперации и аренды спектаклей?”. Между тем человеку, пришедшему в театр, все равно – из Болоньи этот спектакль или его на Петровке стряпали. Публика постоянно должна получать новый продукт для души и ума.
— Почему де-факто вы устранились от работы в театре много раньше, чем де-юре, 13 июля нынешнего года подали заявление по собственному желанию?
— После того как я выпустил “Китеж”, начались невероятные передряги. Вокруг меня стала возникать концентрированная кислотная среда. Я устранился от всех действий только потому, что в обход меня были приняты очень многие решения.
В частности, после того как узнал, что “мою” премьеру – постановку оперы Берга “Воццек” – отдали другому дирижеру (Теодору Курентзису. – ред.).
— В такой сложный момент вы советовались со своим отцом – некогда знаменитым басом Большого театра Александром Ведерниковым?
— Зачем? Мы с ним абсолютно автономные люди. И на мое решение он отреагировал нормально, без всяких “сопливых” подробностей.
Вообще у нас в семье не принято решать какие-либо вопросы путем чрезмерного присутствия и давления. Отец вступал в процесс моего воспитания только в самые критичные моменты. Например, когда я в шестом классе забросил хождение в музыкальную школу и начал играть в хоккей. Призвали Александра Филипповича. Он сломал клюшку, и с хоккеем тут же было покончено. Но в остальном я всегда обладал свободой выбора.
— А уйти из Большого театра без скандала, если не вперед ногами, это нереально?
— Я считаю, что без скандала ушел из Большого театра. Был бы скандал, если бы я в этой ситуации пытался отстаивать свои полномочия, записанные в контракте.
— Почему же вы проявили мягкость?
— Или ты ругаешься, качаешь права, сочиняешь иски, или занимаешься тем, чем должен заниматься, – дирижируешь. Нельзя делать и то и другое одновременно.
Кроме того, мне кажется, что я не должен снисходить до своих оппонентов. Они гораздо сильнее, чем я, хотят сохранить под собой стул в Большом театре.
— Какую самую значительную ошибку вы допустили, работая в Большом?
— На первых порах я чересчур сильно доверился ощущению командности и иллюзии того, что мы все делаем общее дело, и мало обращал внимания на формальные моменты исполнения моего контракта. В то время как я был погружен исключительно в творческие вопросы, мои полномочия у меня потихоньку забирали. Это же непреодолимый соблазн — забрать себе как можно больше власти, плевать на то, что чужой.
— Кстати, где теперь будет лежать ваша трудовая книжка?
— Не знаю, не думал пока. Это так важно? Я не озабочен вопросом получения пенсии.
— А чем вы озабочены?
— Я озабочен ситуацией в Большом театре — как гражданин и как музыкант.
— И поэтому самоустранились…
— Я льщу себя надеждой, что своим уходом из Большого театра я привлеку хотя бы чье-то внимание к его проблемам. Обстановка в нашей стране такова, что по гамбургскому счету никого ничего не волнует. Я вижу это по ситуации в Большом театре. Правда, единственное место, откуда мне не позвонили, после того как я объявил, что покидаю Большой, — это Министерство культуры.
Полагаю, Минкульт должен интересоваться тем, что в Большом театре теперь не будет главного дирижера. С моей точки зрения, это настоящий скандал. Ведь руководство Большим театром, как и всяким другим творческим механизмом, предусматривает достаточно плотную опеку и формирование единого стиля. А тут придут пять человек, и каждый будет тянуть в свою сторону.
Любому мало-мальски художественно образованному человеку ясно, что эта идея ниже плинтуса. Ситуация будет очень похожа на басню Крылова. Считайте, что гендиректор сам будет все решать. В том числе и творческие вопросы. А с этим я даже как рядовой слушатель согласиться не могу. Искренне желаю Большому театру, чтобы у него как можно скорее появился музыкальный руководитель с реальными полномочиями.
— Кстати, об оболочке. Что происходит с безмерно затянувшейся реконструкцией исторической сцены Большого театра, после того как федеральные власти передали строительство московским?
— Это обстоятельство меня более всего и расстраивает. Гораздо важнее, как будут сделаны работы, а не в какие сроки. Я только не могу понять: в Москве уже есть Зал Церковных Соборов, Дом музыки и Новая сцена Большого театра. И нигде нет акустики! Теперь так будет и на исторической сцене Большого театра?
Представитель знаменитой немецкой фирмы (“Мюллер ББМ”. – ред.), которая должна была заниматься акустикой, написал мне, что их от этой истории отодвинули. И в театре уже хозяйничает НИИ СтройФизики, чьи “успехи” в этом вопросе всем хорошо известны.
Так что поводов для оптимизма ни в организации Большого театра, ни в области реконструкции его здания у меня нет никаких.
— Выходит, от работы в Большом театре у вас остался ноль положительных эмоций?
— Нет! Ведь все-таки основной моей задачей были спектакли. И многие получились. Я очень тепло отношусь и к “Летучему голландцу”, и к “Огненному ангелу”. И даже к “Фальстафу”, хотя мы и не смогли привлечь к исполнению заглавной партии певца, соразмерного роли.
Потому что, когда ты хочешь в Большом театре создать какой-то красивый состав певцов, дирекция заявляет: “У нас на это нет денег”. И ты должен ей верить на слово – бюджет непрозрачен, а в моем распоряжении нет ни копейки.
Огромная проблема, когда денег на самом деле много. Это гораздо тяжелее, чем когда их мало. Я на каждом шагу сталкивался с тем, что у театра есть возможности, но нас все время били по рукам.
Например, с театром связывались представители звукозаписывающих компаний EMI, Deutsche Grammophone и Sony, но всем было отказано. Я говорю: “Вы что, с ума сошли?”. А мне отвечают: “Надо возиться, искать спонсоров. Зачем это нам надо? Мы лучше сами запишем”. Или – к чему трудиться, гастроли организовывать?
— Сейчас “Евгений Онегин” довольно много ездит…
— Просто “Онегин” очень мобильный спектакль. Любой другой почти в два раза больше по численности. Гастрольные приглашения были на многие наши постановки. Хотели даже “Войну и мир”, и “Леди Макбет”, и нового “Бориса Годунова” в постановке Сокурова. Но выездным стал только “Онегин”.
— А в конце августа на фестиваль в Любляну с “Онегиным” поедете?
— Поеду. Неловко совсем уж подводить. Потом и в Covent Garden, наверное, поеду.
— Вы говорите об этом с оттенком усталой обреченности.
— Я действительно устал. Если ты делаешь свою работу и видишь, что в ней нет ни перспективы, ни смысла, ты теряешь к ней интерес.
— Где вы сейчас намерены дирижировать?
— Предстоящий сезон уже полностью сформирован. Меня ждут оркестры BBC Symphony, Washington National Symphony, Philharmonique de Radio France, Sydney Symphony, Danish Radio и так далее.
— А в России где-то будете работать?
— Пока у меня нет предложений. После Большого театра я могу рассматривать предложения от очень небольшого количества институций.
Источник
Своим уходом дирижер усилил ощущение неблагополучия вокруг первого театра страны.
— Вы помните, ради чего приходили в Большой театр восемь лет назад?
— Разные были побуждения. Но мысль, что от такой должности не отказываются, была последней.
— Лукавите…
— Ничего подобного. Почему я должен был обязательно испытывать восторг? Когда приходишь в театр, в котором практически ничего не работает как должно, зачем раздувать щеки и взывать к исторической памяти?
Ну, например, был Рахманинов в Большом театре. Два года выдержал и ушел. Я не измеряю свою жизнь этапами карьерного роста.
— А в чем вы измеряете?
— В том, чем мне интересно заниматься с точки зрения творчества. Но, к сожалению, выяснилось, что Большой театр не обладает никакими чертами творческой организации.
— На выяснение сего прискорбного факта вам потребовалось столько лет?
— Да. Потому что можно и не обладая чертами творческой организации делать какие-то хорошие вещи. И это мне в определенной степени все-таки удалось.
Например, сделать театр намного более открытым, инкорпорированным в международный контекст. Добиться, чтобы в Большом выступали не только те, у кого там лежит трудовая книжка.
Но изменить в целом природу Большого театра, увы, не вышло. Это, как выяснилось, затрагивает слишком значительный спектр интересов.
— Чьих?
— Тех, кто руководит Большим театром, распоряжаясь мощными финансовыми потоками. В принципе, у генерального директора и не должно быть творческих инстинктов. У него должен быть четкий, правильный инстинкт разделения власти.
— Что вы вкладываете в понятие “правильный”?
— “Правильный” – это когда гендиректор в творческие вопросы не вмешивается. Вот и все.
В первой половине срока, что я занимал должность музыкального руководителя, наши задачи с дирекцией совпадали, но дальше они разошлись. Думаю, всем руководителям больших корпораций, допущенным до денег, свойственно “окукливание”.
— В какой момент ваши разногласия с гендиректором Анатолием Иксановым стали непреодолимыми?
— С идеи администрации предложить Юрию Темирканову пост главного приглашенного дирижера Большого театра. Со мной об этом никто даже не счел нужным посоветоваться.
Как показала практика, затея была выморочная. Я меньше всего хочу бросить камень в Темирканова. Он замечательный музыкант, но всего, чего хотел, он уже давно добился.
Дирекция сделала сколь громкий, столь и бессмысленный пиар-ход, вместо того чтобы продолжать реформирование коллективов театра.
— Как именно реформировать?
— Когда я пришел в Большой театр, нужно было срочно омолаживать хор и оркестр, чтобы придать им сообразный задачам творческий уровень. Это оказалось крайне сложно и получилось не сразу – года через четыре. Пришлось многих людей просто увольнять за профнепригодность.
— Говорят, один оркестрант из-за этого покончил с собой…
— Это не так. Человек, которого передвинули со второго пульта на пятый, принялся ходить по судам и фатально подорвал здоровье.
Но после того как нам удалось довести и хор, и оркестр до хороших кондиций, нужно было немедля переходить к реформированию оперной труппы. Здесь наступил полный ступор, так как гендиректор был совершенно не готов к дальнейшим шагам.
— К каким именно?
— Я считаю, что Большому нужно было переходить на систему формирования оперной труппы, сравнимую с той, что практикуют La Scala, Covent Garden или Metropolitan. Пора отказаться от неконкурентоспособного советского штатного принципа набора солистов.
Хорошему певцу нет никакого смысла числиться в штате. Это только оковы. Лучшие солисты Большого театра, у которых много работы по миру, редко появляются на его сцене, рассматривая театр прежде всего как хранилище своей трудовой книжки.
Но оказалось, что никакой концепции развития администрации не нужно. Можно просто тупо из года в год играть одни и те же спектакли. Главное, чтобы все было тихо и спокойно.
Несмотря на мои отчаянные попытки, мне не удалось избавить афишу от такой “доисторической” рухляди, как “Иоланта” или “Царская невеста”. Делать одну-две премьеры в сезон непозволительно мало. С таким энтузиазмом можно лишь выпускать ботики “прощай, молодость”, а не работать в театре.
— Но ведь на дворе финансовый кризис. Нет денег, наверное?
— Ни у кого нет денег на постановки. И при этом никто ни с кем не кооперируется – это нормально? Страдает прежде всего зритель.
Иксанов постоянно мне говорил: “Зачем нам все эти кооперации и аренды спектаклей?”. Между тем человеку, пришедшему в театр, все равно – из Болоньи этот спектакль или его на Петровке стряпали. Публика постоянно должна получать новый продукт для души и ума.
— Почему де-факто вы устранились от работы в театре много раньше, чем де-юре, 13 июля нынешнего года подали заявление по собственному желанию?
— После того как я выпустил “Китеж”, начались невероятные передряги. Вокруг меня стала возникать концентрированная кислотная среда. Я устранился от всех действий только потому, что в обход меня были приняты очень многие решения.
В частности, после того как узнал, что “мою” премьеру – постановку оперы Берга “Воццек” – отдали другому дирижеру (Теодору Курентзису. – ред.).
— В такой сложный момент вы советовались со своим отцом – некогда знаменитым басом Большого театра Александром Ведерниковым?
— Зачем? Мы с ним абсолютно автономные люди. И на мое решение он отреагировал нормально, без всяких “сопливых” подробностей.
Вообще у нас в семье не принято решать какие-либо вопросы путем чрезмерного присутствия и давления. Отец вступал в процесс моего воспитания только в самые критичные моменты. Например, когда я в шестом классе забросил хождение в музыкальную школу и начал играть в хоккей. Призвали Александра Филипповича. Он сломал клюшку, и с хоккеем тут же было покончено. Но в остальном я всегда обладал свободой выбора.
— А уйти из Большого театра без скандала, если не вперед ногами, это нереально?
— Я считаю, что без скандала ушел из Большого театра. Был бы скандал, если бы я в этой ситуации пытался отстаивать свои полномочия, записанные в контракте.
— Почему же вы проявили мягкость?
— Или ты ругаешься, качаешь права, сочиняешь иски, или занимаешься тем, чем должен заниматься, – дирижируешь. Нельзя делать и то и другое одновременно.
Кроме того, мне кажется, что я не должен снисходить до своих оппонентов. Они гораздо сильнее, чем я, хотят сохранить под собой стул в Большом театре.
— Какую самую значительную ошибку вы допустили, работая в Большом?
— На первых порах я чересчур сильно доверился ощущению командности и иллюзии того, что мы все делаем общее дело, и мало обращал внимания на формальные моменты исполнения моего контракта. В то время как я был погружен исключительно в творческие вопросы, мои полномочия у меня потихоньку забирали. Это же непреодолимый соблазн — забрать себе как можно больше власти, плевать на то, что чужой.
— Кстати, где теперь будет лежать ваша трудовая книжка?
— Не знаю, не думал пока. Это так важно? Я не озабочен вопросом получения пенсии.
— А чем вы озабочены?
— Я озабочен ситуацией в Большом театре — как гражданин и как музыкант.
— И поэтому самоустранились…
— Я льщу себя надеждой, что своим уходом из Большого театра я привлеку хотя бы чье-то внимание к его проблемам. Обстановка в нашей стране такова, что по гамбургскому счету никого ничего не волнует. Я вижу это по ситуации в Большом театре. Правда, единственное место, откуда мне не позвонили, после того как я объявил, что покидаю Большой, — это Министерство культуры.
Полагаю, Минкульт должен интересоваться тем, что в Большом театре теперь не будет главного дирижера. С моей точки зрения, это настоящий скандал. Ведь руководство Большим театром, как и всяким другим творческим механизмом, предусматривает достаточно плотную опеку и формирование единого стиля. А тут придут пять человек, и каждый будет тянуть в свою сторону.
Любому мало-мальски художественно образованному человеку ясно, что эта идея ниже плинтуса. Ситуация будет очень похожа на басню Крылова. Считайте, что гендиректор сам будет все решать. В том числе и творческие вопросы. А с этим я даже как рядовой слушатель согласиться не могу. Искренне желаю Большому театру, чтобы у него как можно скорее появился музыкальный руководитель с реальными полномочиями.
— Кстати, об оболочке. Что происходит с безмерно затянувшейся реконструкцией исторической сцены Большого театра, после того как федеральные власти передали строительство московским?
— Это обстоятельство меня более всего и расстраивает. Гораздо важнее, как будут сделаны работы, а не в какие сроки. Я только не могу понять: в Москве уже есть Зал Церковных Соборов, Дом музыки и Новая сцена Большого театра. И нигде нет акустики! Теперь так будет и на исторической сцене Большого театра?
Представитель знаменитой немецкой фирмы (“Мюллер ББМ”. – ред.), которая должна была заниматься акустикой, написал мне, что их от этой истории отодвинули. И в театре уже хозяйничает НИИ СтройФизики, чьи “успехи” в этом вопросе всем хорошо известны.
Так что поводов для оптимизма ни в организации Большого театра, ни в области реконструкции его здания у меня нет никаких.
— Выходит, от работы в Большом театре у вас остался ноль положительных эмоций?
— Нет! Ведь все-таки основной моей задачей были спектакли. И многие получились. Я очень тепло отношусь и к “Летучему голландцу”, и к “Огненному ангелу”. И даже к “Фальстафу”, хотя мы и не смогли привлечь к исполнению заглавной партии певца, соразмерного роли.
Потому что, когда ты хочешь в Большом театре создать какой-то красивый состав певцов, дирекция заявляет: “У нас на это нет денег”. И ты должен ей верить на слово – бюджет непрозрачен, а в моем распоряжении нет ни копейки.
Огромная проблема, когда денег на самом деле много. Это гораздо тяжелее, чем когда их мало. Я на каждом шагу сталкивался с тем, что у театра есть возможности, но нас все время били по рукам.
Например, с театром связывались представители звукозаписывающих компаний EMI, Deutsche Grammophone и Sony, но всем было отказано. Я говорю: “Вы что, с ума сошли?”. А мне отвечают: “Надо возиться, искать спонсоров. Зачем это нам надо? Мы лучше сами запишем”. Или – к чему трудиться, гастроли организовывать?
— Сейчас “Евгений Онегин” довольно много ездит…
— Просто “Онегин” очень мобильный спектакль. Любой другой почти в два раза больше по численности. Гастрольные приглашения были на многие наши постановки. Хотели даже “Войну и мир”, и “Леди Макбет”, и нового “Бориса Годунова” в постановке Сокурова. Но выездным стал только “Онегин”.
— А в конце августа на фестиваль в Любляну с “Онегиным” поедете?
— Поеду. Неловко совсем уж подводить. Потом и в Covent Garden, наверное, поеду.
— Вы говорите об этом с оттенком усталой обреченности.
— Я действительно устал. Если ты делаешь свою работу и видишь, что в ней нет ни перспективы, ни смысла, ты теряешь к ней интерес.
— Где вы сейчас намерены дирижировать?
— Предстоящий сезон уже полностью сформирован. Меня ждут оркестры BBC Symphony, Washington National Symphony, Philharmonique de Radio France, Sydney Symphony, Danish Radio и так далее.
— А в России где-то будете работать?
— Пока у меня нет предложений. После Большого театра я могу рассматривать предложения от очень небольшого количества институций.
Источник
Мария БАБАЛОВА,
“Известия”, 19 августа 2009 г.
“Известия”, 19 августа 2009 г.
Александр Ведерников: “Большой театр сегодня — не творческая организация”
