Высокий гость открывает сезон Парижской оперы — московский Большой, который представляет одно из самых популярных сочинений Чайковского
Когда Татьяна признается в любви Евгению, он ее отвергает. Годы спустя он снова видит ее и понимает, какую ошибку он совершил. Напрасно: она любит по-прежнему, но замужем — и навеки, и она сама отказывается от него...
Сталкиваются любовь и необходимость следовать приличиям, сердце взрослеющей юной девушки и душа мужчины, слишком поздно осознающего свой холод... Опера «Евгений Онегин» Чайковского по роману Пушкина, впервые увидевшая свет рампы в Москве 29 марта 1879 г., как принято считать, принадлежит к числу самых любимых публикой сочинений.
Благодаря страстности ее мелодий, проникнутых абсолютно искренним чувством, столь романтичной неприспособленности к жизни ее героев и совершенному балансу между страницами, отданными солистам и ансамблям, и хоровыми сценами, исполненными подлинного вдохновения.
Уникальная декорация придумана режиссером Дмитрием Черняковым
Постановка московского Большого театра, которую в настоящее время принимает парижский Пале Гарнье, предлагает целостное, «однородное» прочтение, чем оно обязано прежде всего уникальной декорации, придуманной режиссером Дмитрием Черняковым: это банкетный зал, где установлен огромный обеденный стол.
Даже если, в конце концов, это «приспособление» может и надоесть (поскольку картины сменяют друг друга, а стол остается), даже с учетом того, что его внушительные габариты несколько «придавливают» певцов, тем не менее он вносит свой вклад в логичное и последовательное развитие действия.
Там, среди смеха и возлияний, чистая душой Татьяна бьется одна, как потерянная птица, во всех этих любовных головокружениях, которые только заставляют ее страдать. Физическая грация, тонкая вокальная линия, изящество драматической игры сопрано Татьяны Моногаровой как нельзя лучше подходят к роли, даже если эти утонченные качества порой и теряются на огромной сцене Гарнье.
Тенор демонстрирует превосходную манеру пения
Основательному Онегину Мариуша Квеченя отданы реплики скорее рассчитанные на внешний эффект, чем по-настоящему волнующие. Как тогда не переключиться на Ленского Андрея Дунаева, верного друга Онегина, которого глупая ссора приведет прямо к смерти?
Живой или мечтательный, сам удивленный неистовой силой, в нем внезапно открывшейся, неспособный сказать «прощай» своей молодости, которой тем не менее изменяет, тенор демонстрирует превосходную манеру пения. И надо сказать, что Чайковский отдал ему одни из лучших страниц своей партитуры...
На этих парижских гастролях Большого дирижерская палочка могла быть доверена только его музыкальному руководителю и главному дирижеру Александру Ведерникову.
Блеск порой немного неровных струнных, впечатляющий колорит деревянных и медных духовых, как и хора, — прекрасное звучание было продемонстрировано и в оркестровой яме, и на сцене.
Подчеркнуто контрастное, четкое управление оркестром, немного, однако, педантичное, без особого огня, и, может быть, в манере несколько излишне сентиментальной, — правда, чего и ожидать, если речь идет о сочинении, в котором полные «ослепительной надежды» персонажи готовы идти на верную гибель. Как поет Татьяна в великолепной сцене письма — и этот страстный монолог хочется слушать снова и снова...
Перевод Натальи Шадриной
Source.
Когда Татьяна признается в любви Евгению, он ее отвергает. Годы спустя он снова видит ее и понимает, какую ошибку он совершил. Напрасно: она любит по-прежнему, но замужем — и навеки, и она сама отказывается от него...
Сталкиваются любовь и необходимость следовать приличиям, сердце взрослеющей юной девушки и душа мужчины, слишком поздно осознающего свой холод... Опера «Евгений Онегин» Чайковского по роману Пушкина, впервые увидевшая свет рампы в Москве 29 марта 1879 г., как принято считать, принадлежит к числу самых любимых публикой сочинений.
Благодаря страстности ее мелодий, проникнутых абсолютно искренним чувством, столь романтичной неприспособленности к жизни ее героев и совершенному балансу между страницами, отданными солистам и ансамблям, и хоровыми сценами, исполненными подлинного вдохновения.
Уникальная декорация придумана режиссером Дмитрием Черняковым
Постановка московского Большого театра, которую в настоящее время принимает парижский Пале Гарнье, предлагает целостное, «однородное» прочтение, чем оно обязано прежде всего уникальной декорации, придуманной режиссером Дмитрием Черняковым: это банкетный зал, где установлен огромный обеденный стол.
Даже если, в конце концов, это «приспособление» может и надоесть (поскольку картины сменяют друг друга, а стол остается), даже с учетом того, что его внушительные габариты несколько «придавливают» певцов, тем не менее он вносит свой вклад в логичное и последовательное развитие действия.
Там, среди смеха и возлияний, чистая душой Татьяна бьется одна, как потерянная птица, во всех этих любовных головокружениях, которые только заставляют ее страдать. Физическая грация, тонкая вокальная линия, изящество драматической игры сопрано Татьяны Моногаровой как нельзя лучше подходят к роли, даже если эти утонченные качества порой и теряются на огромной сцене Гарнье.
Тенор демонстрирует превосходную манеру пения
Основательному Онегину Мариуша Квеченя отданы реплики скорее рассчитанные на внешний эффект, чем по-настоящему волнующие. Как тогда не переключиться на Ленского Андрея Дунаева, верного друга Онегина, которого глупая ссора приведет прямо к смерти?
Живой или мечтательный, сам удивленный неистовой силой, в нем внезапно открывшейся, неспособный сказать «прощай» своей молодости, которой тем не менее изменяет, тенор демонстрирует превосходную манеру пения. И надо сказать, что Чайковский отдал ему одни из лучших страниц своей партитуры...
На этих парижских гастролях Большого дирижерская палочка могла быть доверена только его музыкальному руководителю и главному дирижеру Александру Ведерникову.
Блеск порой немного неровных струнных, впечатляющий колорит деревянных и медных духовых, как и хора, — прекрасное звучание было продемонстрировано и в оркестровой яме, и на сцене.
Подчеркнуто контрастное, четкое управление оркестром, немного, однако, педантичное, без особого огня, и, может быть, в манере несколько излишне сентиментальной, — правда, чего и ожидать, если речь идет о сочинении, в котором полные «ослепительной надежды» персонажи готовы идти на верную гибель. Как поет Татьяна в великолепной сцене письма — и этот страстный монолог хочется слушать снова и снова...
Перевод Натальи Шадриной
Source.
Эмманюэль ДЖУЛИАНИ, «Ла Круа», 8 сентября 2008 г.
Торжество Большого в Гарнье
